Он доиграется. История волейболиста Спиридонова

— У вас две большие победы за два месяца — Мировая лига и чемпионат Европы. Было время прийти в себя?

— Вообще не было. С чемпионата Европы мы прилетели — и через два дня я пришел на тренировку в клубе. После Кубка России мне дали пять дней — это уже какой-то отдых. Я взял семью и поехал к своим родителям в поселок Ревякино, это Тульская область. Я там родился. В Ревякино так-то заняться нечем, приезжаешь туда только родителей увидеть — они в том же доме живут, в котором я вырос. Есть друзья, которые там остались, но, по сути, огромное количество моих одноклассников пошли не той дорогой: кто-то наркоман, кто-то алкоголик, кого-то убили, кто-то убил. Так живет провинция.

— Если бы у вас был безлимит по времени — что вы сделали бы?

— А улетел бы куда-нибудь очень далеко и телефоны выключил. Вы бы до меня не дозвонились. Потом страшно было бы включать, конечно: не знаю, сколько обнаружил бы пропущенных звонков и SMS, но вот в соцсетях было бы много комментариев, на которые надо ответить.

— Сколько людей в черном списке вашего твиттера?

— Не считал, но периодически забаниваю кого-то. Бывает прям, что очень сильно надоедают. Есть люди, кото-рые могут написать что-то нехорошее и пропасть, — нет проблем. Но есть те, которые настойчиво пишут, засоряют ленту. Кинул его в черный список — и забыл.

— Когда-нибудь жалели, что не то написали в твиттер?

— Нет. Для меня это способ поугорать, подколоть кого-то. Да, я жестко пишу, но пишу ведь людям, которых я знаю. Волейболисту Александру Богомолову, например. Но он крестный моей дочери, мы с ним давно знаем друг друга.

— Вы написали, что тренер бразильцев обоссан.

— Ну да. Но я никогда первым не писал ничего плохого про людей. С моей стороны это просто ответ на его интервью.

— Часто говорят, что вы кого-то спровоцировали на площадке. Расскажите, как вы это делаете. Вас ведь там сетка разделяет, толкаться нельзя.

— О, это надо уметь. Вообще в российском и мировом волейболе есть люди, которые мне просто по-человечески не нравятся. И поэтому у меня к ним особое отношение. И если мы пересекаемся у сетки, я могу им что-нибудь очень аккуратно сказать. Вы просто поймите, что те же итальянцы или бразильцы — это не самые приятные люди.

— И что вы можете сказать итальянцу, чтобы он завелся?

— А я работаю уже четвертый год с итальянским тренером. И знаю кое-какие красивые слова. «Грязная свинья», например.

— Я в твиттере у вас прочел, что в одинцовской «Искре» вам остались денег должны.

— Да я им простил. Сейчас много ребят, которые вообще остались без денег. И мне еще до моего перехода в Уфу предлагали: «Оставайся, все будет хорошо». Не-не-не, говорю, я за вас 10 лет оттарабанил — хватит.

— Много простили?

— Пару миллионов — много это или мало? Будем считать, гендиректору клуба Бельмачу на бензин оставил.

— В КХЛ вот нет такого: есть профсоюз, хоккеистам гарантированы контракты. Вам нужен такой профсоюз?

— Хорошо было бы. Сейчас много где проблемы с деньгами возникают.

— Я слышал про хорошую посещаемость одной волейбольной команды. Посмотрел — на нее тысячи три человек ходит.

— Это для внутреннего чемпионата очень много. Я вот играл в Одинцово — отличный дворец на 3500 человек. Но если он раз в сезон соберется полный, то это, конечно, уже успех. Людям в Москве неинтересен этот вид спорта. В Кемерове, Новосибирске, Белгороде совершенно другой интерес, там полные дворцы.

— За границу нет смысла ехать?

— Самый сильный и богатый чемпионат — у нас. Так что топовому российскому игроку совершенно точно нет смысла уезжать.

— Ну почему? Уедет — и на его матчи будут ходить не три, а десять тысяч человек.

— Хорошо. Но и на счет будут приходить не шесть нулей, а пять.

— Расскажите про свое детство в Тульской области.

— А что детство… Рос в Ревякино. Там сейчас тысячи три человек живет. В поселке есть школа, детский сад, больница. Уроки в школе заканчивались в час дня — я шел домой, быстро обедал и бежал на электричку в Тулу, чтобы успеть на тренировку по волейболу. Станция минутах в десяти пешком от дома. Возвращался последними электричками — в районе половины двенадцатого ночи. В восемь-девять лет меня возили мама, папа, бабушки, дедушки, а с десяти я уже сам ездил. Ночью через лес ходил, это была самая короткая дорога к дому со станции.

— Страшно было?

— Сейчас, наверное, мне страшно было бы. А тогда об этом не думал. С 14 лет уже самостоятельной жизнью начал жить — попал в Калугу, в спортшколу. Они в то время были вроде как селекционерами для одинцовской «Искры». Мы жили в студенческом общежитии. Оно стояло в поле, продувалось всеми ветрами насквозь. Обогреватели запрещены, а у нас еще окно в комнате было разбито — мы его одеялами заткнули. Пробыл там год. Сам готовить начал, мой папа это предсказывал: «С голоду научишься».

— Кто ваши родители?

— Мама была инженером на машиностроительном заводе в Туле, папа — рабочий. Они все старались делать для меня, в чем-то себя ущемляя. И я все делаю, чтобы они хотя бы теперь пожили хорошо. Купил им машину, техники всякой, квадроцикл, ремонт сделали в доме.